| Форум Властелин Колец |

Могу по поводу Кольца и Фродо сказать, что поддался хоббит в самом конце не из-за усталости, а потому, что никто вообще не смог бы сопротивляться воздействию Кольца рядом с тем местом, где оно было создано - в Саммат-Наур его сила возрастала многократно, а подвиг Фродо заключается в том, что он вообще смог дойти до Роковой Горы . Об этом Толкин уже после выхода книги писал в переписке с читателями.

Ну и про Фарамира я в корне не согласен) Даже в фильме видно, что владеть Кольцом, а уж тем более править Гондором, Фарамир никогда не хотел. Максимум, чего он желал, было признание отца и безопасность страны - в расширенной версии это особенно хорошо видно.

Голлума, кстати, Кольцо тоже наделило властью как раз по его мерке. Вы цитат просили)
Скрытый текст

Много лет спустя и все же очень, очень давно жил на берегу Великой Реки, там, где начинаются Дикие Земли, ловкий и скрытный маленький народец. Как я догадываюсь, они были близки хоббитам; возможно, это были чуть ли не дальние родичи Дубсов, не самих, конечно, а каких—нибудь их прапрапрадедов. Свидетельство тому — любовь этого народца к Реке: они умели плавать и мастерили маленькие камышовые лодочки. Был среди них один клан, занимавший довольно высокое положение, очень большой и зажиточный. Управляла кланом некая Праматерь, суровая и сведущая в древних преданиях — уж не знаю, какие там у них имелись предания, но какие—то имелись. Самый любопытный и непоседливый член клана звался Смеаголом. Ему не давали покоя корни и начала всего сущего: он нырял на дно глубоких озер, подкапывал деревья и растения, прорывал ходы в глубь зеленых курганов и наконец отучился поднимать глаза к вершинам, забыл, как выглядят листья, и перестал обращать внимание на цветы, раскрытые навстречу небу. Зато он привык смотреть вниз и прислушиваться к звукам, которые доносятся из—под земли.
Был у него друг по имени Деагол, во многом на него похожий и такой же зоркоглазый. Только в силе и ловкости уступал он Смеаголу. Однажды они снарядили лодочку и спустились по реке к Сабельникам, на покрытые ирисами поляны, в чащи цветущих тростников. Смеагол отправился рыскать вдоль берега, а Деагол остался в лодке с удочками. Вдруг на крючок ему попалась огромная рыбина — и не успел Деагол оглянуться, как оказался в воде, и его утянуло на дно. Тут он отпустил удочку: на дне, в иле, что—то сверкнуло. Задержав дыхание еще ненадолго, он схватил блестящую штуковину.
Разбрызгивая воду и отплевываясь, с водорослями в волосах и комком грязи в руке, он вынырнул и поплыл к берегу. И — диво! — когда он смыл грязь, на ладони у него засияло неописуемой красоты золотое кольцо. На солнце оно сверкало и искрилось так, что глаз было не оторвать. Но Смеагол наблюдал за другом из—за дерева и, пока Деагол пожирал глазами находку, тихо подкрался и встал сзади.
— Дай—ка нам эту штучку, Деагол, любовь моя, — проворковал Смеагол другу через плечо.
— Почему это? — удивился Деагол.
— Потому, что у меня сегодня день рождения, любовь моя, и мне очень, очень пригодится это колечко, — ответил Смеагол.
— А мне—то что? — пожал плечами Деагол. — Я уже сделал тебе подарок и, между прочим, очень потратился. А это кольцо нашел я и отдавать никому не собираюсь.
— Да что ты, любовь моя, неужели? — задушевно удивился Смеагол и, схватив Деагола за глотку, задушил его — золото блестело так ярко! Ну а кольцо он надел на палец.
Никто так и не узнал, что сталось с Деаголом. Убит он был далеко от дома, а тело Смеагол запрятал надежно — ввек не найдешь. Сам он вернулся домой в одиночестве — и обнаружил, что, когда кольцо у него на пальце, никто из обидчиков его не видит. Открытие пришлось ему по нраву, но от близких он кольцо утаил и начал пользоваться им для того, чтобы разузнавать всевозможные тайны и пускать свои знания в ход, учиняя пакости и строя всяческие козни, — одним словом, не на благо. Он высматривал, вынюхивал и запоминал все, что могло кого—нибудь больно ранить. Кольцо дало ему власть — маленькую, ровно по его мерке, но власть. Стоит ли удивляться, что родичи его вскоре возненавидели и, когда он бывал видим, гнали из норы в три шеи. Когда он попадался на дороге, его пинали, а он, не оставаясь в долгу, кусал обидчиков за ноги. Со временем он начал подворовывать и вечно бормотал что—то себе под нос, а в горле у него непрестанно голготало: «голлм, голлм». В конце концов его прозвали Голлумом, прокляли и велели убираться на все четыре стороны, а Праматерь (приходившаяся Голлуму бабушкой), желая, чтобы в клане воцарился мир, объявила его изгоем и запретила казать нос в родную нору. С тех пор он бродил в одиночестве, хныча и обвиняя мир в жестокости. Выше по течению Реки он набрел на стекавший с гор ручей и пошел вдоль него. В глубоких омутах ловил он невидимыми пальцами рыбу и ел ее сырой. Однажды в жаркий день, наклонившись над омутом, он почувствовал на затылке ожог, а слепящая рябь на воде хлестнула его по слезящимся глазам резкой болью. Голлум удивился — он почти позабыл о том, что в мире существует солнце. В последний раз поднял он взгляд наверх и погрозил светилу кулаком.
Тут он по нечаянности перевел взгляд на вершины Туманных Гор, откуда бежал ручей. И его осенило: «А там, наверное, тень и прохлада, под этими горами! Там солнце меня не выследит. А какие у этих гор, должно быть, корни — всем корням корни! Там, верно, погребены тайны, до которых с начала мира еще никто не докопался».
Когда настала ночь, он поднялся в горы, нашел пещерку, откуда вытекал темноводный ручей, и, как червь, проник в самое сердце каменных громад. Больше о нем никто ничего не слышал.
Вместе с ним пропало во мраке и Кольцо, так что даже создатель Кольца не смог проведать о судьбе своего детища, когда вновь начал набирать силу.
— Голлум! — закричал Фродо. — Неужели это был Голлум? Ты имеешь в виду то самое существо, с которым встретился Бильбо? Какая отвратительная история!
— Скорее печальная, — вздохнул волшебник. — Героем ее мог бы стать и кто—нибудь другой. Например, кто—нибудь из хоббитов…
— Не верю, что Голлум в родстве с хоббитами, хоть бы и в отдаленном! — с жаром запротестовал Фродо. — Что за безобразные выдумки!
— И все же это не выдумки, — возразил Гэндальф. — Уж о чем, о чем, а о хоббичьих прапрадедах я осведомлен получше вас, хоббитов. Даже из рассказа Бильбо можно догадаться, что Голлум сродни вам. У них двоих оказалось очень много общего — и в воспитании, и в самом образе мыслей. Они поняли друг друга с полуслова — по крайней мере, куда быстрее, чем хоббит или Голлум поняли бы гнома, орка или эльфа. Даже загадки они знали одни и те же, если не ходить далеко за примерами.
— Загадки — да, — неохотно признал Фродо. — Но загадки загадывают не только хоббиты, много кто, и загадки у всех похожи. Зато хоббиты всегда играют честно. А Голлум сразу решил надуть Бильбо. Он надеялся усыпить его бдительность, чтобы потом взять голыми руками. Об заклад побьюсь, что он просто хотел потешиться: выиграет — добыча сама в руки идет, проиграет — разницы никакой.
— Боюсь, так оно и было, — согласился Гэндальф. — Но ты кое—что упустил. Даже в его душе оставались уголки, куда порча еще не добралась. Он оказался крепкого десятка. Чем не хоббит? Даже Мудрые не могли бы такого предположить. Голлум не окончательно подпал под власть Кольца, в глубине души у него оставался уголок, куда Кольцо еще не дотянулось, и сквозь эти глубинные отдушины в его сознание, как в темную пещеру, просачивался слабый свет — свет прошлого. Думаю, Голлуму было приятно услышать приветливый голос, разбудивший в нем память о ветре, деревьях, солнечных зайчиках на траве и прочих забытых радостях. От этого, конечно, другая, темная часть его существа под конец только сильнее разъярилась. И так будет всегда, если не взять над ней верх, если не вылечить эту болезнь окончательно. — Гэндальф тяжело вздохнул. — Увы! Уповать на это почти не приходится. Правда, я не зря сказал «почти». Конечно, он владел Кольцом так долго, что без него себя не мыслит, но проблеск надежды все—таки есть. Дело в том, что пользовался он своим «сокровищем» очень редко: среди черной подгорной тьмы необходимости в этом не было. Совершенно очевидно, что «выцвести» он не успел. Исхудал — да, но все—таки остался достаточно крепким. И все же Кольцо не теряло времени даром — оно грызло его разум день и ночь, и пытка стала под конец невыносимой. «Вековые тайны», якобы скрытые под корнями гор, обернулись черной пустотой: там нечего было разнюхивать, нечего искать — только и дел, что грызть схваченную исподтишка добычу и перебирать в памяти былые обиды. Голлум влачил жалкую, совершенно безрадостную жизнь. Тьму он ненавидел, света не переносил, а в итоге проклял все на свете, и Кольцо — в первую очередь.
— То есть как это? — не понял Фродо. — Оно ведь было его единственным сокровищем, он в нем души не чаял! Если он его так ненавидел, то почему не избавился от него, не бросил?
— Пора бы тебе начать разбираться, что к чему, Фродо! Ты знаешь уже вполне достаточно! Он и ненавидел, и обожал Кольцо, точь—в–точь как самого себя. Он не мог от него избавиться. Его желания были здесь уже ни при чем. Кольцо Власти само о себе заботится, Фродо. Оно может предательски соскользнуть с пальца в самый неподходящий момент, но его обладатель с ним не расстанется ни за какие блага. Самое большее, на что он способен, — тешить себя мыслью, что препоручит его кому—нибудь на хранение, да и то поначалу, пока Кольцо еще только примеривается, как бы получше за него взяться. Насколько мне известно, Бильбо — единственный, кто пошел дальше благих намерений. Он сумел отдать Кольцо по—настоящему. Не без моей помощи, правда. Но чтобы просто выбросить его, оставить на произвол судьбы — нет! На это он не согласился бы… Кольцо само решило, что ему делать, понимаешь? Голлум оказался лишним. Кольцо покинуло его, покинуло по своей воле.